Не удержался от копипасты со Сноба.
— Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к скинхедам? — вежливо спросил меня высокий худощавый юноша, с трудом умостившись в низеньком кресле в моем кабинете.
Его острые худые коленки доходили едва ли не до ушей. На голове росла вполне приличных размеров шевелюра. Никаких признаков скинхедовской униформы не наблюдалось. Может быть, жертва? Но тоже странно: юноша определенно не негр, не кавказец и, кажется, даже не еврей.
— В общем, не положительно, — на всякий случай осторожно ответила я. — Если не складывается жизнь взрослого человека, глупо винить в этом кого-нибудь, кроме самого себя.
— Да, Лев Толстой, — серьезно кивнул мой посетитель. – Я знаю, читал. Но не согласен.
Я попыталась спрятать улыбку, но не преуспела. Юноша открыто ответил на нее и тут же рассеял мои сомнения:
— А я тут чуть было не заделался скином. Не от большого ума, конечно, я понимаю. Но надо же что-то делать!
«Неужели спасать Россию?» — с тоской подумала я.«Неужели спасать Россию?» — с тоской подумала я.
— Я не могу так жить!— драматически воскликнул между тем мой юный посетитель. Я между делом успела заглянуть в карточку и из нее узнала, что ему 16 лет, зовут его Юра, и наш врач-невропатолог не слишком доволен его ранним развитием. — Мать велела мне сходить к вам. Вот, я пришел…
— А что, собственно, случилось?
— Ничего, в том-то и дело! В школе я почти не учусь — скучно, тяжело, да и непонятно, зачем мне все это знать. Ладно, я тупой, наверх мне не пробиться. И что? Мать с отчимом говорят: раз талантов бог не дал, надо выбирать такую специальность, где работа не слишком пыльная и денег побольше. Это как?
— Не знаю, — честно ответила я. — Я всегда как-то по-другому выбирала.
— Вот вы, когда школу окончили, куда пошли? В институт, конечно?
— Нет, работать. В зоопарк. Потом еще в цирк шапито.
— Ух ты! —– тускловатые глаза мальчишки ярко блеснули. — Круто! А чего вы в цирке делали?
— Навоз гребла, чего же еще? — я пожала плечами. — То же, что и в зоопарке. Но люди, конечно, ужасно прикольные. И там, и там. С поликлиникой не сравнить…
— Ага, вот я и говорю: нельзя же так, — Юра явно пытался сформулировать свою мысль. — Зарабатывать деньги и покупать на них всякое. И еще, и еще. Целый мир так. Офигеть можно! Надо же цель какую-то иметь. Куда двигаться-то? Хоть бороться за что-то. Скины — придурки, конечно, но… Скажите, у вас цель в школе была?
— Да, но тебе она, кажется, не подойдет, — предупредила я. — Я хотела стать ученым-биологом и открывать всякие тайны природы. Их до фига, на всех хватит.
— Да, это мне точно не подойдет, — согласился Юра. — Но я, в общем-то, не думайте, не совсем какой-то отморозок. Я не хочу обязательно «против». Я бы даже хотел «за». Куда все. Но куда все-то? Кино, комп, клуб, «кто побежит за “Клинским”?» Потом, если повезет, — машина покруче, ипотека, дача… Я не хочу так и оттого, может быть, порой бешеный становлюсь и даже сам себя боюсь. Вы новости читаете? Люди же иногда жуткие вещи делают вроде бы нипочему. Вон, в Америке, прибежал мужик на школьный двор и начал стрелять. Я боюсь, понимаете?
Дело оказалось серьезней, чем мне казалось сначала. Психиатрии у парня я совершенно не чувствую, но и мать отправила его ко мне явно не просто так. Контакт установлен, Юра готов меня услышать. И теперь мне предстоит ни много ни мало — сообщить ему, куда развивается человечество, и быстренько придумать для него смысл жизни.
— Гм-м… Ладно. Я тебе сейчас скажу одну тайну. Про нее по телевизору не говорят, и в инете не пишут.
— Почему же не говорят и не пишут? — скептически прищурился Юра.
— Да потому что все равно ничего нельзя изменить. Как ты думаешь, за что сейчас, вот в твоем поколении, идет конкуренция? Что вы будете друг у друга оспаривать, когда окончательно вырастете?
— Деньги? — подумав, предположил Юра и, поколебавшись, продолжил. — Земля? Вода питьевая?
— Ничего подобного. Смотри. Сначала долго конкурировали просто за жизнь, как у зверей. Кто проиграл, того убили. Потом стали больше конкурировать за жратву. Кто слабее, тот голодает. И он сам, и его семья. Тогда считали: если толстый — значит, удачливый, еды вдоволь.
— Теперь так не считают, — усмехнулся Юра. — Скорее наоборот.
— Конечно. Потому что потом появились другие ценности. Земля. Деньги. Роскошь, драгоценности. На них можно было все купить — и из-за них все между собой и дрались.
— Ага! «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…» — фальшиво напел юноша.
— Именно. Причем деньги научились делать даже из воздуха — биржи всякие, банки, акции, но в этом я сама ни черта не понимаю. Потом наступила эпоха технологий. Потом — информации. Под это дело всех в общем-то удалось накормить, одеть и даже как-то официально обозначить ценность любой человеческой жизни. Но людей при этом стало очень много. Очень. И каждый важен…
— Даже уроды всякие? – спросил Юра. — Бомжи, алкаши, дебилы, террористы?
— Да. Ценность любой человеческой жизни — это величайшее завоевание цивилизации, от этого мы не можем отказаться. Это значило бы зачеркнуть весь пройденный путь, снова вернуться на первую ступеньку. Поэтому пришлось придумать что-то еще. Как ты думаешь, сколько в процентах сейчас нужно людей, чтобы обеспечить все жизненные нужды цивилизации? Произвести еду, одежду, транспорт, станки, книжки, дома, все такое?
— Половина? — нерешительно предположил Юра.
— Десять процентов, — сказала я. — Каждый десятый. Дальше будет меньше. Но всех остальных тоже надо чем-то занять. Придумать, создать видимость на всю жизнь.
— Компьютерная жизнь? Добро пожаловать в «Матрицу»?! — ахнул Юра.
— Ну почему чуть что — сразу компьютеры? — улыбнулась я. — Пробки вот тоже хорошее изобретение. Четыре часа туда-сюда в пробках, восемь часов в офисе бумажки перекладывать, час боулинг, два часа тренажерный зал, остальное спать-есть — вот проблема человеко-единицы и решена без всяких компьютеров… Но не дай бог ему когда-нибудь очнуться и понять. Вот то, что вам никто не скажет: если все пойдет, как сейчас, то в вашем поколении конкуренция будет идти только за осмысленность жизни. Стартовое положение не важно. Попадешь или нет. Один к десяти. Решать тебе.
— По-о-ня-ал, — протянул Юра. — Спасибо, что сказали.
И ушел. Я вздохнула с облегчением: все-таки размышления о судьбах цивилизации не мой конек.
***
О ужас! Ровно через неделю они пришли вчетвером!
— Это моя подруга Света, мой друг Петя и его девушка Вика. Вы не могли бы им еще раз про конкуренцию объяснить, а то у меня плохо получается. Пожалуйста…
Объясняю.
— Мы на медсестер в училище учимся, — говорит Света. — Это подходит?
— Конечно, — говорю я. — Без вопросов.
— А я тогда после армии на крановщика пойду, — говорит глуповатый с виду Петя. — Я с детства на кране хотел. Мечта такая. И пусть предки со своим платным менеджментом идут куда подальше.
Я молча киваю. Мне интересен Юра. Что сварилось у него в башке?
— Вы будете смеяться, — грустно говорит он, заметив мое ожидание. – Но по-честному я хотел бы стать революционером.
Я не смеюсь, а ежусь.
— Но я все понимаю. Нельзя раскачивать лодку, и так проблем много. Я дальнобойщиком буду. В этом есть что-то…
— Безусловно! — подтвердила я. Мне захотелось сделать Юре что-нибудь приятное. Сосредоточившись, я наизусть и с выражением продекламировала «Песнь о буревестнике».
— Ого, крутняк! — подростки явно впечатлились. Видимо, в школе Горького теперь не проходят.
— Кстати, последний вопрос: меня тут Светка на выставку водила. Современное искусство. Фигня какая-то. Это тоже оно: четыре часа пробки, восемь — инсталляции из сигаретных пачек делать или зеленых теток с четырьмя сиськами рисовать?
— По-разному бывает, — вздохнула я. — Если красиво или зовет к хорошему, то не фигня.
— Понятно. Ну, мы пойдем.
.
Запись №156, о смысле жизни, конкуренции и будущем. Yang mode on
Не удержался от копипасты со Сноба.
— Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к скинхедам? — вежливо спросил меня высокий худощавый юноша, с трудом умостившись в низеньком кресле в моем кабинете.
Его острые худые коленки доходили едва ли не до ушей. На голове росла вполне приличных размеров шевелюра. Никаких признаков скинхедовской униформы не наблюдалось. Может быть, жертва? Но тоже странно: юноша определенно не негр, не кавказец и, кажется, даже не еврей.
— В общем, не положительно, — на всякий случай осторожно ответила я. — Если не складывается жизнь взрослого человека, глупо винить в этом кого-нибудь, кроме самого себя.
— Да, Лев Толстой, — серьезно кивнул мой посетитель. – Я знаю, читал. Но не согласен.
Я попыталась спрятать улыбку, но не преуспела. Юноша открыто ответил на нее и тут же рассеял мои сомнения:
— А я тут чуть было не заделался скином. Не от большого ума, конечно, я понимаю. Но надо же что-то делать!
«Неужели спасать Россию?» — с тоской подумала я.
.
— Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к скинхедам? — вежливо спросил меня высокий худощавый юноша, с трудом умостившись в низеньком кресле в моем кабинете.
Его острые худые коленки доходили едва ли не до ушей. На голове росла вполне приличных размеров шевелюра. Никаких признаков скинхедовской униформы не наблюдалось. Может быть, жертва? Но тоже странно: юноша определенно не негр, не кавказец и, кажется, даже не еврей.
— В общем, не положительно, — на всякий случай осторожно ответила я. — Если не складывается жизнь взрослого человека, глупо винить в этом кого-нибудь, кроме самого себя.
— Да, Лев Толстой, — серьезно кивнул мой посетитель. – Я знаю, читал. Но не согласен.
Я попыталась спрятать улыбку, но не преуспела. Юноша открыто ответил на нее и тут же рассеял мои сомнения:
— А я тут чуть было не заделался скином. Не от большого ума, конечно, я понимаю. Но надо же что-то делать!
«Неужели спасать Россию?» — с тоской подумала я.
.